Теоретически покупка акций на фондовом рынке дает людям возможность приобрести долю собственности во многих компаниях. Проблема, однако, заключается в том, что, как и правовая система, фондовый рынок «открыт для всех – как отель «Ритц»»[560]. На практике у большинства людей нет ни финансовых средств, ни необходимых знаний, чтобы совершать выгодные капиталовложения. Например, в США почти каждый из 10 % самых богатых людей владеет акциями, но среди 50 % самых бедных людей они есть только у трети, что отражает неравенство, о котором говорилось ранее в этой книге[561]. Поэтому государство, распределяющее капитал, могло бы приобрести долю от имени тех, у кого его нет, и объединить их инвестиции в Фонд благосостояния граждан.

Такой прецедент уже есть – это суверенные фонды благосостояния, большие пулы государственных средств, вкладываемых в различные сферы. Крупнейший в мире фонд стоимостью более 1 трлн долларов принадлежит Норвегии. Когда эта страна начала разрабатывать свои нефтяные запасы, правительство не стало сразу тратить всю прибыль, а «от имени норвежского народа» создало фонд[562]. При населении около 5,2 млн человек каждый гражданин имеет свою долю в размере около 190 тысяч долларов. Каждый год часть средств Фонда вкладывается в развитие норвежской экономики.

Постоянный фонд размером в шестьдесят миллиардов долларов есть и у Аляски. Начиная с 1976 года около четверти ежегодных отчислений от добычи нефти и газа в этом штате направляются в фонд. И каждый год определенный процент от имеющихся в фонде средств перечисляется всем аляскинцам, в данном случае через прямые выплаты – около 1400 долларов – каждому жителю штата[563].

Однако на данный момент подобные фонды являются исключением. Как показывает график 10.3[564], во многих странах объем государственного традиционного капитала по отношению к размеру национальной экономики сокращается, тогда как объем частного – растет.

Еще в 1960-е годы Джеймс Мид, лауреат Нобелевской премии по экономике, предвосхитил роль Большого государства в распределении капитала. Беспокоясь о грядущей автоматизации, он предложил, чтобы государство владело капиталом от имени всех граждан. Он называл это «социалистическим государством», но такой ярлык не совсем верен: он игнорирует разницу между государством, частично владеющим этими компаниями, – то, что имею в виду я, – и государством, полностью контролирующим деятельность этих компаний, – то, чем обычно занимаются традиционные социалисты. В качестве названия лучше всего подходит «государство, распределяющее капитал».

График 10.3. Частный и государственный капитал

Государство, поддерживающее труд

До сих пор я считал само собой разумеющимся, что экономика движется к меньшему количеству работы. Поэтому я решил, что роль Большого государства – следовать в том же направлении, вмешиваться и перераспределять экономическое благосостояние, создаваемое новыми технологиями, если рынок труда – традиционный распределительный механизм – с этой задачей уже не справляется. Однако есть альтернатива: можно сопротивляться движению в этом направлении. В таком случае Большое государство действовало бы противоположным образом, т. е. не следовало бы пассивно за техническим прогрессом, а активно защищало бы мир труда от происходящих изменений.

В ответ на эту мысль я могу покачать головой и одновременно кивнуть. Экономист во мне видит мало причин защищать рынок труда в попытке удержать всех на традиционной оплачиваемой работе. В конце концов, с неумолимой экономической точки зрения, у работы есть только две цели: сделать экономический пирог больше или обеспечить каждому свой кусок. Но работа – не единственный способ достижения этих целей. Новые технологии, вытесняющие людей с работы, будут продолжать увеличивать пирог, и такие методы, как УБД, позволяют нарезать его даже в мире с гораздо меньшим количеством работы. Так почему же мы вообще должны сопротивляться движению в этом направлении? Один из очевидных ответов состоит в том, что работа преследует не только экономические цели – об этом речь пойдет в последней главе. Но чисто экономические аргументы в защиту мира труда звучат не очень убедительно.

И все же я ловлю себя на том, что киваю в знак согласия, просто чтобы уйти от ответа. Мир с меньшим количеством работы не возникнет в одночасье. Спрос на человеческий труд будет снижаться прерывисто, начиная с небольших ниш на рынке труда и набирая темп с течением времени. При этом изменения постепенно начнут проявляться не только в количестве, но и в качестве рабочих мест, в оплате. В свою очередь, по мере сокращения спроса на людей их экономическое значение уменьшится, вследствие чего они потеряют влияние и им будет все труднее сопротивляться стремлению жадных до прибыли работодателей платить им как можно меньше. Уже сегодня у работников не очень прочное положение: в развитых странах профсоюзы сильно ослабли в последние десятилетия[565].

Это означает, что Большое государство может не только попытаться изменить направление движения или пассивно следовать за ним, но и выбрать альтернативный вариант, начав поддерживать труд. Оно способно помочь работникам во время переходного периода и проследить за качеством и достойной оплатой остающихся профессий. Цель состоит не в том, чтобы изменить пункт назначения, а в том, чтобы сделать путь максимально гладким для работников. Пока есть работа, которую нужно выполнять, государство будет содействовать тому, чтобы она была «хорошей», тем более что работникам, действующим в одиночку, будет все труднее этого добиваться. Джон Кеннет Гэлбрейт обозначил различные силы, сдерживающие концентрацию экономической мощи, термином «уравновешивающая сила»[566]. В XXI веке, когда уравновешивающая сила работников сходит на нет, государство должно выступить от их имени.

Мы должны реалистично оценивать возможности государства в отношении поддержки труда. Широко распространена точка зрения, что нам нужно просить фирмы разрабатывать новые технологии, дополняющие, а не заменяющие человека, тем самым помогать работникам, а не вредить им. Генеральный директор Microsoft Сатья Наделла назвал это «грандиозным вызовом»[567]. Но если такие разработки не отвечают финансовым интересам компаний, то это все равно что просить их о благотворительности – идеалистическая, нереалистичная основа для крупномасштабной институциональной реформы. По сообщению New York Times, на Всемирном экономическом форуме 2019 года в Давосе крупные бизнесмены публично обсуждали, как сдержать «негативные последствия внедрения искусственного интеллекта и автоматизации для рабочих», но в частном порядке разговоры шли о «другой истории – стремлении автоматизировать собственные мощности, чтобы оставаться впереди конкурентов»[568].

Мы должны определять характер функционирования институтов исходя из того, как ведут себя люди. Их нужно принимать такими, какие они есть в экономической жизни, т. е. эгоистичными и пристрастными, а не какими мы хотели